<< пред. << >> след. >>
В то время как испанский романс в Венесуэле превратился в корридо, сохранив основную тематику, но преобразовав литературную и особенно музыкальную форму, копла и децима, напротив, сохранили внешнюю форму, однако их тематика претерпела существенные изменения: одни традиционные испанские сюжеты отпали, другие отошли на второй план, в третьих произошла известная эмоционально-смысловая переакцентировка; главное же — появился обширный круг новых тем и образов, порожденных местной действительностью. «В кастильском кансьонеро, — говорит Аристидес Рохас, — царят женщина и идеальная любовь... В венесуэльском — мужество, которое побеждает, воля, формирующая героев и подчиняющая дикую и грозную природу, сметливость, импонирующая толпе, природный ум и энергия, творящие эпопею. Мужчина, укрощающий коня и быка, одолевающий ягуара и каймана, берущий, наконец, верх над другим мужчиной — в личном ли соперничестве или во главе вооруженной фаланги, с копьем Ахилла в руке, — это тоже идеал венесуэльской женщины, и, если герой Льянос достоин того, чтобы быть воспетым, женское сердце также умеет награждать доблесть».
Цитированные нами авторы не случайно, говоря о наиболее традиционных чертах венесуэльского песенного фольклора, обращаются к фольклору Льянос. Венесуэльские Льянос, как и аргентинская Пампа, — совершенно особый мир, со своим жизненным укладом, своей философией, своим отношением к пространству и времени и, как следствие, своим неповторимым фольклором. «Льянеро был и остается кочевником, — говорит Лискано.— Его фольклор не знает земледельческого цикла, порожденного движением солнца, не знает ритуалов дождя и урожая... Конь, гамак и гитара — все достояние льянеро. Песни, которые он поет, часто утилитарно-конкретны по характеру и содержанию, но, несмотря на это, почти всегда отмечены меланхолией; они разносятся над горизонтом, подобно призыву без ответа. И по контрасту, свойственному вообще натуре льянеро, его танцы возбужденны и чувственны».
Мотив личного самоутверждения чаще всего доминирует в песнях льянеро:
Над землей — трава, над нею —
Пальма, а над пальмой — небо;
Конь мой верный подо мною,
Я — на нем, на мне — сомбреро.
Столь же характерна следующая копла, по поводу которой Хосе Мачадо замечает: «Кто не узнает тотчас сына наших степей, отважного и заносчивого, в этой браваде?»
Как коня я оседлаю,
Опоясавшись мачете,
Так на кресло президента
Своей доли не сменяю.
О том, что значит конь для льянеро, красноречиво говорит известная копла, которая была бы неуместной в Маракайбо или Кумана, но которая звучит совершенно естественно по обоим берегам Апуре:
И супруги и коня
Я лишился в одночасье;
Бог жене моей судья,
Пал скакун мой — вот несчастье!
Типичны для льянеро и те коплы, где находит выражение свойственный ему юмор, часто в форме подшучивания над самим собой:
Раз по острию мачете
Я на небо влез на спор;
Вверх я долго поднимался,
Вниз летел во весь опор.
Или же строфы, в которых певец демонстрирует свою лингвистическую изобретательность, обыгрывая, например, знакомые ему местные топонимы, как в следующей любопытной копле:
Не живут в Эль-Тигре тигры,
Не растут бобы в Бобаре,
И никто еще не видел
Игуан на Гуанаре.
Особенно колоритна фигура странствующего рапсода Льянос — поэта-импровизатора, певца и музыканта в одном лице. Такой рапсод представляет собой особый тип профессионального музыканта из народа, подобно аргентинскому пайядору, чилийскому уасо или кантадору бразильского Северо-Востока (мы называем его профессионалом, поскольку он, как правило, зарабатывает на жизнь с помощью своего искусства). «Музыкант и певец выдающихся способностей, — говорит о нем Рамон-и-Ривера, — он мог не только выдерживать длительные темпераментные состязания с другим певцом, но и на протяжении целых часов владеть вниманием собравшихся, рассказывая им анекдоты, истории и шутки, хранящиеся в его неистощимой памяти... Древние традиции, такие, как музыкально-поэтические состязания — «контрапунтео», были широко распространены и высоко ценимы в Льянос, и в этих состязаниях наши певцы блистали изобретательностью».
Такой тип певца, хотя уже и редко, встречается в Венесуэле и сегодня, причем его излюбленной поэтической формой, как и в прежние времена, остается децима. Децимы либо произносятся речитативом, либо поются в полный голос. Мелодической основой для них чаще всего служит галерон — старинная музыкальная форма, восходящая, согласно изысканиям Педро Грасеса, к первой половине XVII в. Чтобы дать о нем представление, приведем отрывок из децимы на музыку галерона:
Обычно настоящие певцы перед началом состязания представляют себя публике специальными коплами, соответственно своему характеру или настроению. В одних случаях это — учтивость бывалого трубадура, в других — намек на ожидаемое вознаграждение, в третьих — уже знакомая нам бравада, свойственная натуре льянеро:
Голос мой известен всем:
Если дам ему я волю,
То на сорок лиг вокруг
Будет слышен в чистом поле.
<< пред. << >> след. >>
